Наследники

26.11.2012 16:45

Встретиться со старокалмыцким искусством не так-то просто. То, что было сотворено с XVII и до начала XX века, за несколько десятилетий гонений на степной народ было либо уничтожено, либо переписано на другие этносы. Во множестве музеев страны сегодня лишь догадываются, что какие-то из экспонатов, записанные монгольскими, бурятскими, алтайскими, – на самом деле, спасённые от уничтожения таким вот братским переименованием, калмыцкие произведения искусства или предметы обихода. Весомый пласт материального культурного наследия калмыкам сложно восстановить. А вот народный дух в искусстве, как выясняется, возрождается самым естественным образом. Три современных калмыцких художника – убедительный тому пример.

Мобильный арт

Народный художник Калмыкии Александр Поваев пишет свои картины по канонам старинной центральноазиатской иконописи, на тонком холсте.

– Традиционно калмыцкие мастера-танкописцы брали ситец, бязь и грунтовали клеем и мелом, – поясняет Александр Михайлович. – То есть грунтовка практически европейская, а вот ткань тонкая.

Между прочим, слово «танка» буквально и трактуют как «рисунок на ткани, который может быть свёрнут и взят с собой». И вместо традиционного для картин жёсткого обрамления – у танки «рамка» из ткани. Живописное полотно одевают в паспарту из шёлка или парчи, внизу и наверху в специальные отверстия вдевают круглые деревянные палочки – отвесы.

– Мне коллеги-художники даже завидуют. Говорят, тебе хорошо! Работы свернул в рулон – и вези куда хочешь, – улыбается калмыцкий живописец. – Форма свитка – очень удобный вариант для кочевой жизни, которую вёл мой народ.

На полотнах Поваева распускаются священные лотосы, парят бабочки, огненными искрами несутся табуны и в вечном поиске друг друга встречаются мужчина и женщина – инь и ян, ночь и день, земля и небо.

И, несмотря на то что, по уверениям художника, он берёт в расчёт лишь внешнюю сторону танки, элементы канонических буддийских сюжетов яркой нитью пронизывают живописные свитки.

– Мандала Авалокитешвары – классический сюжет, – соглашается художник, – можно ли это назвать молитвой, изображённой на холсте? Наверное. Мандала – это Вселенная. Но всему приходит конец. И вот этот момент разрушения мандалы я изобразил. Персонажи танки занимают строго свои места по четырём сторонам света, но кто-то уже начал своё место терять. Разрушение – это естественный процесс: всё когда-то начинается и когда-то должно закончиться для того, чтобы было продолжение жизни.

Степной акцент

Изделия из резной кости для обитателей степных просторов, казалось бы, вещь отнюдь не традиционная. Но скульптурки Виктора Дорджиева вырезаны в чисто калмыцкой манере.

– Нас в советское время направляли получать образование для развития и поднятия народных промыслов. Резчики по дереву у нас были, ювелиры – были, а костью никто не занимался, – вспоминает Виктор Исаевич. – И я целенаправленно поехал учиться в Абрамцевское художественное училище на отделение резьбы по кости.

Сейчас у него «шахматный» период. Дорджиев с упоением творит мир ферзей и пешек, согласуясь с вековыми традициями любимой калмыками игры. В национальном варианте привычные европейскому пониманию шахматные фигуры преображаются. Вместо короля – хан – владыка, сидящий в величественной позе. Ферзь – в калмыцком варианте берсн –военачальник в боевых доспехах. Фигура слона заменена верблюдом и называется темян. Ладья – телегой или подводой, которая использовалась ойратами-калмыками как основной вид транспорта. Часто изображают её в виде быка – тяглового животного. Пешки – многочисленные фигуры на шахматной доске, – ассоциируясь с самым массовым скотом в хозяйстве калмыков, предстают в виде овец и называются кевюн. Единственная фигура, оставшаяся без изменения и по названию и по форме, – конь. По части любви к лошадям наследники кочевых кровей многим народам дадут фору.

Кстати, ваза «белый тюльпан» – дипломная работа будущего мастера – по сей день выставляется в абрамцевском музее. А вот в степи, уверяет Виктор Исаевич, белые и чёрные тюльпаны с каждым годом встречаются всё реже.

– Теперь по весне степь всё больше озарена красным, – делится наблюдением калмыцкий косторез.

Хранитель тайны

Евгений Гашинский по линии отца имеет польские корни. Родился на Кубани. Вспоминая детство, описывает пышный сад, сияющие белым цветом яблони, груши, пчёл с пасеки, что была поблизости от дома Гашинских, и жеребят с соседней конюшни.

– Я долго не понимал, как от такой красоты можно уехать, – воспоминает Евгений Константинович. – Отчётливо помню унылую тускло-жёлтую дорогу в степи, по которой мы добирались на новое место жительства в Калмыкию – на родину мамы.

Художником он ощутил себя очень рано. Как-то отец принёс маленькую блёклую открыточку с изображением кувшина и карандаш – один на двоих Жене с братом. Предложил перерисовать открытку. И пообещал за лучший рисунок этот самый карандаш подарить и альбом в придачу.

– Я тогда выиграл, – улыбается седовласый мастер. – Папа сказал, что я – художник. С тех пор везде и всегда я стал царапать карандашом.

Потом во взрослой уже жизни он будет терпеливо подбираться к «своему» материалу. Поначалу Гашинский искал объём в чеканке. А потом подступился к коже. Его тиснёные кожаные панно со степными богатырями и красавицами с восточными чертами лиц хранятся в национальном республиканском музее. Конёк автора – бортха – традиционная кожаная фляга с тиснёным узором. О древнем калмыцком способе обработки у костра Гашинскому рассказал поэт Константин Эрендженов. Но спросите Евгения Константиновича о знакомых ему тайнах традиции, он отделается лишь общими фразами:

– Мягкая кожа выделывается кислым молоком. А для выделки грубой есть специальное растение – кермек, его корни содержат дубильные вещества. Но технология – это же неинтересно для художника. Куда важнее почувствовать материал, – хитро улыбается мастер и великодушно позволяет насладиться... созерцанием готового творения его рук.

Источник: Аргументы недели.